Уходит лето в смерти пасть, взмахнув крылом прощальной птицы, оно, конечно, возвратится, успей дожить, в хандру не впасть. Уходит лето в никуда, плацдарм, товарке уступая, как крик полночного трамвая, как планомерная беда. Уходит дверь, открыв дождям, секущим ветрам хулиганам, и неизбежностью нагана бежит, как ток по проводам. Несёт печальною струной, осенней бурей холокоста, слезу промозглого погоста, за кем пришли? Уже? За мной? И год, с которым мы друзья, вновь умирает на полгода, опять краплёная колода, облом и сдача не моя. Финал! В природе Рагнарёк, пуста Муспелла скороварка, скребёт когтями Нагльфарка, и смерть берёт под козырёк.

Но утром вкусным, ледяным, вновь у соседа над трубою, взлетит крещендо голубое, как человечно пахнет дым.  Как беспримерно пахнет верба, спасённая из лап зимы, её на свет из полутьмы, а в ней весна и запах неба. И снег укроет мой приют, но нет, не смерть в нём, а спасенье, любви, весны предвосхищенье, и Алконосты в нём поют. И будут плакать за окном, о неизбежности сосульки, а я нарежу хлеба, рульки, и посижу вдвоём с вином. Волью холодной два по сто, рвану зубами с хрустом булку, и побреду по переулку, накинув зябкое пальто. Нарвусь? Вас сколько? Было два, а может встречу там её, простите, вас зовут Судьба? Да вы замёрзли вся, в слезах, к вам в гости, на коньяк, ну что ж, в глазах решение и страх.

И будет биться снегопад, слепою яростью в окно, завоет в трубах невпопад и улетит, как Мимино. И мы, подняв коньячной чары рывком хмельную пелену, под хрип Митяевской гитары уйдём в постель, встречать весну!